Роберт Тронсон - Будни контрразведчика [иллюстрации]
— Бейтс, сегодня вечером мы должны проникнуть в «Роковой дом». Начинаем операцию «Жмурки».
— Какую операцию?
— А вы что, черт возьми, не соображаете? Я вам сто раз о ней говорил. — В действительности мысль об операции «Жмурки» пришла ему в голову полчаса назад. — Это вторая часть «Плана Х.-Дж.», дубина вы эдакая.
Находясь в подпитии, Хаббард–Джонс снова и снова возвращался к идее о блистательном маневре, который раскроет тайну «Рокового дома». Но до сего дня все это оставалось заманчивой мечтой, не влекущей за собой решительных действий. Однако теперь над Хаббард–Джонсом нависла страшная угроза — место сэра Генри займет Бакстер Лавлейс, и тогда прости–прощай его привилегии, которых он только что добился. Наступало время укрепить свои позиции, доказать на деле, что его отдел — боевой отряд контрразведки. И доказать незамедлительно.
— Так вот, — продолжал он. — Массированный рейд. Как можно больше людей. Вооруженных до зубов. — Тут даже он понял, что хватил через край, и несколько сбавил тон. — То есть, не поднимая особого шума, кто–то один из нас должен пробраться в дом.
— Вот оно что, — сказал Рональд. И добавил: — И кто же?
Хаббард–Джонс притворился, будто не слышит. Некоторое время он шагал взад и вперед по комнате, погруженный в раздумье. Наконец как ни в чем не бывало он объявил:
— Бейтс, как только мы туда приедем, вы перелезаете через забор, и после этого вам следует…
— Ни за что, — прервал Рональд с твердостью, неожиданной для самого себя.
— Вы отказываетесь выполнить приказ, Бейтс?
— Да.
Они молча уставились друг на друга. Трудно было сказать, кто из них удивлен больше. И сейчас в уютной и теплой кабине Рональд вспоминал с некоторым даже удовольствием, как он впервые в жизни выказал неподчинение. Правда, Хаббард–Джонс сразу насел на него, пустив в ход весь набор приемов, которым располагает уязвленное начальство, и Рональд чуть было не утратил свой бунтарский дух. Еще немного — и он бы уступил, но тут нечто неожиданное и трогательное вновь придало ему мужество: Рональд откинулся на спинку подпрыгивающего сиденья, и перед его глазами опять прошла следующая сцена.
Место: Отдел наблюдения за иностранными гражданами.
Время: вечер того же дня.
На сцене: передний план — Скромница, Рональд Бейтс. Задний план («святилище») — Хаббард–Джонс.
Рональд в тревоге ходит из угла в угол.
Хаббард–Джонс. Ох! Ой! Какая боль в спине! У меня, должно быть, смещен позвонок.
Рональд. Ничего не поделаешь. Придется мне взять это на себя. Ему такое сейчас не под силу.
Скромница. Нет! Пожалуйста, не надо, мистер Бейтс.
Рональд. О чем это вы?
Скромница (смущенно). Если… если все кончится плохо, если кого–то ранят или убьют, когда нужно будет лезть в этот дом, или еще что… пусть лучше его, а не вас…
Рональд. Но ведь… Вы и он…
Скромница (неожиданно взяла его за руку обеими руками). Да ничего у меня к нему нет… Просто я боюсь его — он командует, и я сразу теряюсь и не могу за себя постоять. Пожалуйста, мистер Бейтс, не подвергайте себя такой опасности!
Рональд (неожиданно дерзко). Надо бы и мне так командовать…
Скромница. Нет, нет! Глупый, ведь вы мне и нравитесь потому, что вы не такой, как он. (Глаза у нее сияют, Рональд зачарованно смотрит на нее. Волшебный миг.) Пожалуйста, мистер Бейтс! Поберегите себя. (Скромница дарит ему нежный поцелуй и выбегает из комнаты.)
Рональд возвращается к действительности и смотрит на часы. Слежка за «Роковым домом» показала, что наиболее удобный момент для прорыва — это одиннадцать часов вечера. Сейчас двадцать пять двенадцатого. Время упущено. Их операция должна бы уже сейчас идти полным ходом.
Подготовительная стадия проходила удачно. В десять часов через забор в сад «Рокового дома» забросили несколько кусков мяса со снотворным. Через четверть часа свирепые сторожевые псы спали глубоким сном. Вокруг все дышало покоем. Хаббард–Джонс, смирившись наконец с тем, что Рональд не возьмет на себя его обязанностей, тоже, казалось, успокоился. Весь день он пил, не переставая, но тем не менее позволил облачить себя в черный кожаный комбинезон и намазать себе лицо черной ваксой.
Скромница вслух читала по списку, а Рональд и Джок Мак–Ниш вооружали и снаряжали нетвердо стоящего на ногах и с ухмылкой озирающегося шефа.
1 нож с длинным тонким лезвием, 2 ножа с широким лезвием, 1 автоматический пистолет 32–го калибра, 2 микрофотокамеры.
И так далее… Длиннейший список, но наконец десантный отряд в составе одного человека был полностью экипирован и готов к бою.
И только когда шефа укладывали на крыше фургона, стало ясно, что он мертвецки пьян.
Хаббард–Джонса спрятали под куском брезента, приставную лестницу унесли, и вдруг из–под брезента высунулась перекошенная черная физиономия:
— Мне не дали бомбы со слезоточивым газом!
— Дали, дали. Я все проверила дважды, — ответила Скромница. Она вышла с ними попрощаться и, дрожа от холода, стояла у фургона. Машина тронулась в путь, когда было далеко за одиннадцать. Скромница помахала им вслед рукой.
Джок гнал сломя голову и не обращал ни малейшего внимания на Хаббард–Джонса, если тот вдруг начинал отчаянно барабанить по крыше, требуя, чтобы машину остановили. Только благодаря Мак–Нишу налет вообще состоялся. Было уже без четверти двенадцать, когда веревку с крюком зацепили за платановую ветвь, и Хаббард–Джонс повис, качаясь, над забором «Рокового дома»… Рональд и Джок ждали, напрягши слух. Наконец послышался тяжелый глухой удар…
— Приземлился!
Затем раздались неверные шаги, приглушенные проклятия, что–то звякнуло. Хрипение, кашель, плевки — из–за забора поднялось клубящееся белое облако.
— Боже милостивый! Он хлопнул об землю слезоточивую бомбу, — догадался Джок.
* * *Полицейский констебль Уорт любил ночные дежурства. Он с удовольствием бродил в одиночестве по пустынным улицам, погруженный в свои мысли. Он перебирал в памяти все когда–либо нанесенные ему обиды, стараясь ни одной не пропустить. А в этот ясный вечер, совершая обход залитых луной улочек и переулков, Уорт неотступно думал о самой большой своей обиде. Это было нечто из ряда вон выходящее, и вот уже две недели воспоминание о ней наполняло его душу сладостной болью. Подумать только — явился инспектор и приказал (конечно, чтобы задержать продвижение Уорта по службе) освободить из–под ареста преступника (задержанного Уортом с риском для жизни), который выдал себя за слепца, оказал сопротивление властям и совершил нападение на офицера полиции… Тут Уорт заметил неподалеку в тени дерева огромный фургон. Констебль насторожился. Фургон мог быть связан с нарушением порядка, нарушение порядка могло означать арест, аресты же, по мнению простодушного Уорта, означали продвижение по службе.
Используя полицейский прием, известный под названием «растаять в ночной темноте», он стал крадучись подбираться к фургону.
Облако слезоточивого газа развеялось, кашель затих вдали, и Рональд и Джок принялись за запасное колесо, из которого предварительно был выпущен воздух. Они положили колесо на мостовую, разбросали вокруг инструменты, надеясь таким образом создать впечатление, будто заклеивают прокол, если вдруг привлекут к себе чьи–нибудь любопытные взоры.
— Дай бог ему унести оттуда ноги!
— Черта с два, — бесстрастно ответил Джок. — Ничего у него не выйдет. Поручил бы мне — я с четырнадцати лет взламываю замки и залезаю, куда надо. И сцапали меня всего два раза. Так–то. И вообще, на черта нам мерзнуть вдвоем, — рассудил он, забрался в кабину и тут же заснул.
Рональд остался один, он так замерз, что у него не гнулись пальцы. Он считал своим долгом думать и тревожиться о Хаббард–Джонсе, но мысли его были заняты только Скромницей… Внезапно ему в лицо посветили фонариком..
— Что случилось, приятель?
— Ничего страшного, констебль, всего–навсего прокол. Я уже почти привел колесо в порядок.
Уорт прошелся с фонариком вокруг фургона и увидел надпись: «Акционерное общество Футлус. Документальные, видовые и короткометражные фильмы». Подозрения констебля мигом развеялись, он преисполнился доброжелательности.
— Снимаете фильм, сэр?
Рональд начал излагать легенду, сочиненную на подобный случай.
— Совершенно верно. Были на съемках с шести утра. А сейчас уже почти дома, и надо же такому случиться.
— Ну, ребята, вы вкалываете не хуже нашего. Давайте–ка я вам пособлю, устали небось.
